Самуил Маршак
Авиация
Перед одним из полетов к авиатору подошли три дамы: пожилая брюнетка,
молодая шатенка и юная блондинка.
Пожилая брюнетка сказала:
- Ах, не летайте сегодня. Сегодня вы непременно разобьетесь. Такое уж у
меня предчувствие... Авиатор сухо ответил:
- Благодарю вас за ваше предупреждение или... пожелание. Но летать
буду.
Авиаторы ужасно упрямый народ - и дам не слушаются.
Другая дама - молодая шатенка вручила авиатору десяток апельсинов и
сказала:
- Когда вы будете на высоте трех километров над Землей, очистите один
апельсин и бросьте мне половинку. Нам обоим будет сладко: вам где-то под
облаками, мне - на земле. Как будто между нами не было никакого расстояния!
Авиатор ответил:
- Апельсин - это можно... Точно так же, как ответил бы:
- Пиренеи - это можно. Странный народ - господа авиаторы. Третья дама,
юная блондинка, как третья из сестер а сказке, высказала самое скромное
желание:
- Покатайте меня, господин авиатор. Две предыдущие дамы даже не дали
авиатору ответить ей,
- Душечка, - сказали они юной девице, - в вашем возрасте мы не летали.
Благовоспитанные барышни вообще не летают. И, наконец, это чудовищно опасно.
Каждый день мы узнаем о новых, вольных и невольных жертвах авиации. Люди,
которые могут быть полезны обществу, семье, близким, не имеют никакого права
летать. Летать - это ужасный Эгоизм.
Но категорические афоризмы дам только раззадорили молодую девицу, и она
промолвила решительно:
- Я буду летать!
И добавила вкрадчиво:
- Если только monsieur согласится взять меня с собой.
Обе дамы с негодованием умолкли. Наступила пауза. Наконец авиатор
пробормотал, улыбаясь:
- Пожалуйста, барышня. Садитесь.
Дамы злорадно поглядели на юную девицу. Она стояла у самого аппарата и
с ужасом рассматривала эту штуку, которая вблизи не похожа ни на стрекозу,
ни на птицу. Нисколько не изящна, и вовсе, как это говорится,
"неустойчива"... Наоборот, даже на земле машина чуть-чуть пошатывалась.
Юная девица вспомнила, как это ужасно падать с высоты даже во сне.
Захватывает дыханье, нельзя крикнуть, и сердце вырывается из грудной клетки.
С одной стороны, пережить этот ужас во сне даже приятно: просыпаешься на
мягкой постели, у себя дома, как ни в чем не бывало... Но с другой стороны,
о таком подвиге в сновидениях в газетах не напишут и подруги изумляться не
будут. Другое дело - наяву...
К тому же известно, что умереть в юности замечательно, приятно!
Она стояла у крылатого эшафота и мысленно молила воздушного палача о
пощаде.
Но авиаторы - народ тугой на соображение, и нечуткий авиатор продолжал
улыбаться и бормотать:
- Пожалуйста, барышня. Садитесь.
Милая блондинка наконец нашла исход из столь затруднительного положения
и, кокетливо улыбнувшись, сказала авиатору:
- Хорошо. Я поеду с вами. Только ведь страшно!.. Нельзя ли под
хлороформом?
Дамы в ту же минуту изменили свое отношение к милой барышне. Они
добродушно засмеялись и потрепали ее по щеке:
- Как она наивна! Как мила в своей наивности!..
Но просвещенное внимание дам привлекла между тем особа, одетая довольно
скромно и стоявшая в группе людей шоферского вида.
- Жена авиатора! - шепнул кто-то нашим дамам.
- Жена авиатора! Ах, как это интересно!
Обеим дамам вспомнилось что-то другое в том же роде. Кажется,
кинематографическая мелодрама под названием "Жена моряка" или "Жена
контрабандиста". Обе дамы захотели быть немедленно представленными "жене
авиатора".
- Душечка! - обратились они к скромной даме, - ведь это ужасно быть
женой авиатора? Конечно, отчасти и интересно: популярность, сочувствие
общества... Взор, устремленный в высоту, вслед парящему супругу! Супруг,
возвращающийся к вам из чистых небесных сфер, как орел к своей орлице, как
голубь к своей горлице!.. Это не только интересно, - это бесконечно
увлекательно и заманчиво! Но с другой стороны, подумайте: вы не
сегодня-завтра - вдова. Вы не знаете, какой из поцелуев вашего мужа окажется
прощальным. Лаская своего мальчика или свою девочку, вы не знаете: ласкаете
ли вы сына (или дочь) своего мужа или бедную сироту?.. Нет, вы подумайте:
сколько шансов имеется за гибель! Разбился Мациевич, погибли
Матыевич-Мацеевич, Смит; во Франции - Шавез, Монис, Берто. Положим,
последние двое были только невольными жертвами авиации. Тем большая
опасность грозит самому авиатору!.. Давно ли вы замужем? Есть ли у вас дети?
Вот что, милочка: у меня сегодня мрачное предчувствие... Я уж говорила
вашему мужу, но мужчины, а в особенности авиаторы, так мало уделяют нашим
словам внимания. Но вы должны пойти к нему и запретить ему летать.
Жена авиатора только промолвила:
- Что я могу поделать! Он сам знает. Полеты - это его жизнь, его душа.
- Но у меня предчувствие! - зловеще прошипела дама.
- Благодарю вас, но я давно уже перестала верить в предчувствия. Все
это - дело случая,
- Я предупреждаю вас, пока не поздно.
- Merci {Спасибо (франц.).}.
- Какая бесчувственность! Какая жестокость! - пробормотала дама, отходя
от "жены авиатора".
Невдали произошел переполох. Авиатор быстро спускался - казалось, падал
- и притом над самыми трибунами. Но паника длилась недолго: аппарат опять
пошел в высоту.
- Сегодня бог нас спас, - говорил в толпе кто-то, почтенный, но
перепуганный до крайности. - В другой раз я ни за что не пойду на полеты. В
конце концов не стоит... Надоело. Летают как летают. А от опасности не
убережешься. Уж если во Франции министров кромсать стали, то нам, простым
смертным, и совсем беды не миновать.
- Да, но толпу удержать трудно: падка на зрелища. Надо только оградить
ее безопасность какими-нибудь законами. Позволить, что ли, авиаторам летать
только над морем, да над Пиренейскими и Апеннинскими ущельями. Пусть лучше
один человек погибнет - и притом по своей собственной воле, чем десятки и
сотни ни в чем не повинных зрителей.
- Ах, опускается! Опять опускается!.. Запретил бы я этим авиаторам
совершенно опускаться на землю. Захотел небесных пространств - вот и летай -
и не надо тебе на землю.
...У одного из ангаров с авиатором разговаривал поэт лирической школы.
Как это отметил некий критик, у русских поэтов авиация большим успехом не
пользуется. Самое незначительное из "душевных движений" интересует их
больше, чем сотни верст движения в воздухе. И они, по-своему, правы.
- Видите ли, - говорил поэт, - зачем вся эта томительная процедура
полета, когда мы в своем воображении могли бы проделать то же самое - только
в размерах куда более грандиозных. Сегодня я мечтой в Мексике, завтра над
океаном...
Как ни был авиатор туг на соображение и неразвит, он, не смущаясь,
ответил порту:
- Странно... У вас такой вкрадчивый голос и так много женственности.
Знаете" мне начинает казаться, что со мной и на этот раз беседует дама....
Сказав это, авиатор отвернулся от толпы назойливых собеседников и
вгляделся в далекую точку горизонта. Он напряженно о чем-то думал. Думал,
может быть, о товарищах своих, перемахнувших через высокие горы,
перелетевших из Парижа в Мадрид, в Рим. Над Пиренеями на них напали орлы,
вступившие в безнадежное сражение с новыми птицами, как смелые горные
племена с полчищами могущественной державы.
Но авиатор размышлял об этих делах вовсе не так образно, как мы сейчас.
Он только соображал с приблизительной точностью, мог ли бы он сам, со своей
машиной и при известных качествах своего мотора, совершить такой же
перелет...